Странное чувство полной опустошенности, бессилия, когда тишина полностью поглощает с головой, не остается ничего, чтобы вызывало интерес, оставаясь в четырех стенах и душой наизнанку. Дейн прекрасно знает, какова тишина на вкус, какие у нее правила, эта тишина давит на него, заставляет задыхаться. Со звуками этой тишины закрылась дверь за Романом, с громким хлопком закрылась другая дверь - та самая дверь для Хенсли в его сердце. Он прекрасно понимал, что его друг, если можно было так сказать, абсолютно не был готов к этому признанию, да и Дейн сам от себя не ожидал такого, просто не видел смысла тянуть. А в конечном счете бесчисленное количество раз наказал себя за слабость, за многословие и невысказанную мольбу в глазах тогда в палате. Сейчас все прочие чувства вытесняла злость и обида - Хенсли мог бы сказать хоть что-то, даже сраное "извини, Озборн, я не чертов педик", и Дейн бы понял, сделал бы все шуткой, или снова спасовал бы на то, что он в плохом состоянии и не может понять, что он говорит и чувствует. Это всегда прокатывало, даже когда они просыпались вместе после бурной вечеринки - ему всегда казалось, что роман видит его насквозь, что желание прижаться ближе, оторвать хоть немного тепла, это не просто пьяный отходняк, а вполне трезвая необходимость. Но здесь и сейчас все по-другом, все закончилось...
Когда Дейн оказался дома - бледный, немного слабый, то повел себя, как настоящая скотина. - Сынок, не хочешь показаться бабушке, успокоить ее, что все с тобой хорошо? - Ева прекрасно знала, за какие ниточки дергать видя, как Дейн мечется своей беспокойной душой, как зверь в клетке. Была бы ее на то воля, что память о Романе давно была бы стерта, а сам мальчишка давно бы женился и порадовал бы какую-нибудь миловидную, но глупую блондинку таким удачным браком и пополнением в семействе Озборн. Но ее надеждам и желаниям пока не суждено было сбыться. - Как-нибудь чуть позже, я слишком устал... - Дейн улыбается легкой, своей привычной улыбкой и поднимается наверх. - Боже, какая ложь...какой я ублюдок...
- С губ не исчезает безумная улыбка, ему тяжело дышать от возмущения. Нечего скрывать то, что он надеялся увидеть Романа, где-то далеко в груди теплилась надежда на то, что Озборн ему не безразличен, что это были какие-то важные дела, что заставили его уйти. - Важные дела?? Не смеши меня, наверное, Лита проснулась и не обнаружила брата рядом, в своей постели... - Еще один удар под дых,и Дейн просто не выдерживает напряжения. словно затравленный зверь кидается к нескольким фотографиям в рамках и бьет их, достает старые альбомы и садится тут же в эти осколки. Он отправляется в длительную дорогу путешествий по своим мыслям и воспоминаниям, по самых тайных участках его души, где еще не было никого, кроме Хенсли. Стоит и правда удивиться тому, как много Хенсли внутри - в крови, в сердце, в мыслях, кажется, и сам Озборн уже пропах насквозь Романом, но вот только хуже от этого. Роман сделал свой выбор и просто закрылся от Дейна, наплевал на его откровенность. - Сука! - Кулак бьет прямо по застекленной фотографии, так что раненая рука снова нуждается в перевязке. Перепуганная мать вбегает в комнату и смотрит на весь этот погром с нескрываемым ужасом. Ева могла бы пережить в этой жизни все, что угодно: измены мужа, отсутствие личной жизни, зависть, безденежье, но не боль собственного сына, единственного мужчины в ее жизни. Женщина заботливо прижимает его к себе и целует раны, он всегда удивлялся тому, что стоит ей коснуться того места, которое болит, и боль проходит. Озборн был уверен, что это просто связь матери и ребенка, даже не представляя, что это намного опаснее. Необъяснимое - темная сила внутри его матери, которая пробуждена болью собственного ребенка, и с этим вихрем придется столкнуться Хенсли, если он решит вернуться к Дейну.
Ева успокаивает Дейна, как только может: гладит по волосам, ложится с ним рядом, чего не делала с тех пор, как брюнету стукнуло четыре. Он сразу же успокаивается и проваливается в сон, а на утро все начинается заново - алкоголь, его комната на замке, парень отвечает только, когда задают вопрос, жив ли он. Он ничего не есть практически, похудел и бледность стала его естественным цветом лица. Никакие попытки достучаться до Дейна не имели успеха, лишь на трейтий день он вышел из своей комнаты и попросил поесть.
- Неужели тебе еще не надоело? Не могу поверить, что ошибся в твоих чувствах. Я открыл тебе свое сердце, сво душу вывернул наизнанку ради тебя, Хенсли. А ты плюнул, ублюдок. Ты зассал... - Его кулаки сжимались крепко до боли, до ощущения ногтей, что впились в кожу. Ева с удовольствием наблюдала над тем, как Дейн борется сам с собой, как выходит отравленные ублюдком Хенсли чувства, как ее мальчик становится сильнее. Она сама была такой, и сын был ее кровью и плотью, а не отпрыском этого ублюдка, которого она ненавидела всей душой. Дейн чувствовал ее поддержку, и был благодарен, даже не подозревая, что тем утром мать сделала что-то такое, от чего Озборн придет в полное бешенство, даже не подозревая, что появление Хенсли будет в равной степени удручающим, чем раньше.

Семья сидела в малом составе в гостиной, когда звук моего имени раздался на весь дом, и где-то внутри стало отчаянно холодно, а чуть ниже - разливалось тепло по венам. Первое впечатление - обманчиво? А я вот так не думаю. Первое ощущение было умопомрачительным, его недовольный голос, нота неуверенности и извечной наглости. Хочется думать, что этому он научился у меня, ведь Роман не был таким засранцем, пока его отец не поднялся, не стал почти в одну линию с нами, а Хенсли стал поднимать, что не обязательно родиться богатым, им можно стать. Какая-то возня на улице не дает мне должным образом получить кайф от осознания его присутствия, от его сладкого голоса, хоть он и не звучит ни в кое мере нежно и обещающе. Эйфория постепенно проходит и остается только ненависть к нему, хочется думать, что это она.
- Только попробуй встать и пойти сейчас к нему, я серьезно, Дейн. - Я не узнаю голос матери, ее глаза светятся гневом Но снова и снова слышать свое имя из уста Романа нет сил, хочется его уничтожить, втоптать в снег, запустить руку в волосы и сжать со всей силы, смотреть в глаза и искать там что-то, ведомое только мне - чувства или извинения, обещание или точку. Выхожу, просто иду к нему, открывая дверь, снег хрустит под ботинками, а тело покрывается мурашками - надо же было выйти в футболке, как идиоту. Снова показал ему свою слабость, снова сдался. - Я, я не могу... ублюдок, нет... - Резко останавливаюсь и бросаю взгляд через плечо на мать, которая тут же вышла следом. Я не хочу тебя слышать, нет, еще раз нет. Я не хочу, ты должен был сказать мне все сейчас, а ты бежал, трус.
Опускаю глаза и дрожу, не от холода, а от твоего взгляда, твоей горячности, нетерпеливости. Не могу вспомнить, был ли ты таким всегда, мн кажется, что нет. Я всегда думал, что наркотики делают тебя необузданным, диким, а меня же подстегивало твое присутствие, я ненавидел эту дурь в тебе, твои глаза по монете - я хотел быть твоим наркотиком, твоим всем, но у меня не вышло.
- Уходи, тебе здесь не рады... - Голос тверд, или мне так кажется, подымаю глаза на тебя и смотрю в упор, а сзади чувствую гнев спиной, мне это не нравится. Какого чета !? - Руки на моих плечах, снова горячий и дикий взгляд. - Что ты принял? - хватаю рукой твое лицо за подбородок и притягиваю к себе, вглядываюсь в глаза и просто немею от злости. Придурок, зачем...неужели это лучше разговора со мной... Даже не представляю, что сейчас ошибаюсь по полной программе, хватаю тебя за руку и просто веду за собой, плечи подрагивают. Даже не замечаю, как ты пытаешься накинуть мне на плечи свое пальто. Пройти мать оказывается сложнее, чем я думал - останавливаюсь перед ней и смотрю в глаза. Мне попадет, ох как попадет позже... - Однако я только крепче сжимаю твою руку и веду наверх, я знаю что там больше нет ни единой фотографии - мать постаралась, осколки убраны, все чисто. Как только мы оказываемся наверху, скидываю твое пальто и убираю руку, словно обжегшись. в кресло у окна и поднимаю взгляд на тебя . - Если ты хочешь что-то сказать, правда хочешь, раз уж решился, то говори и не тяни резину...больше шанса не будет. - Дерзко, ультимативно? Ты так не привык, да? Ты унизил меня своим молчанием, Роман. Я больше тебе этого не позволю. - Глаза отчаянно пытаются найти бутылку с виски, но ее тоже уже забрали, остается лишь молчать ждать, когда ты начнешь со мной говорить.

Да, я знаю этот мир,
Я видел его цвет,
Бумаги и монет,
Вкус яда и конфет,
Падений и побед.
Теперь нажми на «Rec»,
Открою свой секрет…
Да, пока ты рвал себе
По суше и в воде,
Я верил и любил,
Насколько было сил
И за мечту отдал
Корабль и причал,
Себя не потерял!..
Смотри в меня в упор...

Стоило бы его попросту выгнать, выбросить за ворота и наслаждаться триумфом. Но хренова это победа, когда этот придурок знает уже все, что внутри, что душит в груди и требует выхода. Задушить бы его своими руками этим самым шарфом, пока есть возможность, но нет сил, рукам все шее больно и этот засранец знает все. Если я не могу тебя выбросить, я задавлю тебя безразличием, никаких больше слабостей, ты не заслужил... - На губах играет легкая улыбка, яду в ней хватит, чтобы отравить народ маленького городка. - А если и больно то, что? Пожалеешь? Заявился сюда героем... - тирада обрывается, голова немного кружится, а тело просто горит от столь быстрой смены температуры. От нее ли только... - Судорожно втягиваю носом воздух и пытаюсь избавиться от мысли, что он так рядом так близко - только прикоснись.
И вижу же, то чист, что как-то не так себя ведет, то я не желаю верить, не хочу слушать. Качаю головой и отступаю назад. - Твоя доза на сегодня, а завтра по расписанию Лита? - Руки крепко ложатся сверху на лицо, а глаза такие ненавидящие и лукавые впиваются в самую душу. - Скажи мне, скажи, сколько их было? Там, в чертовом Лондоне. Туманный Альбион, будь он проклят... - И я просто задыхаюсь от его вопроса, с ужасом заглядываю в его лицо. Это не та тема, о которой можно, и стоит говорить. Их было много, столько, что я даже половины и запомнить не в силе, ни один не был похож на тебя, ни один не мог мне дать то, что я хотел...и каждый был подо мной, и не нашлось того, которому бы я позволил то, что позволял тебе.. - Мне приходится сделать вновь шаг назад и прошептать что-то такое, что мол тебе этого знать не нужно, что это мои проблемы. Сердце стучит безумно сильно в груди, я хочу, чтобы ты стер воспоминания об этом времени без тебя, я хочу, чтобы ты стер чужие губы с моего лица, чтобы твои руки касались меня там, где ты и не думал касаться. Тебя должно быть много рядом, еще больше во мне. - - Сколько? Двое? Трое? Десятеро? Ты любил их? Хотел их? Кого ты видел, трахая их? - Улыбаюсь безумно, я не могу выдержать его безумие, оно перетекает в меня, заполняет меня изнутри, и мне хочется большего. Руки сами собой обнимают его плечи, а вторая тянется к волосам - сжимает жадно и тянет. приближаюсь к его губам. - Я сбился со счета...не помню лиц, почти не помню событий... мне было плевать, но я знал одно наверняка, они не ты, и никогда ими не будут. Но тебя блять не было...тебя могло вообще никогда не быть. - Ловкие пальцы сжимают в руках рубашку на твоей груди, горячее дыхание щекочет твои губы. Если бы ты знал, как я хочу сейчас тебя, твой вкус, твои руки...я должен обладать тобой, отдавать себя взамен. если ты только попросишь.... Ощущаю на своих губах чужие губы, жадные, неистовые. И я отвечаю с той же страстью на поцелуй, ощущая привкус собственной крови на языке. А мои губы уже везде, и руки тоже - ласкают спину, плечи забираются ему под рубашку в поисках тепла или близости - не понятно. Дыхание учащенное и сбивчивое, в глазах пляшут огоньки, да искры. Никогда ранее так четко не отдавал себе отчет в том, что он мне так нужен, что я не хочу больше отпускать его. - Хенсли, я... - приоткрываю губы, чтобы сказать ему, что он мне нужен, говорить эти чертовы слова, но уже спустя мгновение пытаюсь удержать равновесие, будучи грубо отпихнутым. Это бесит, немыслимо просто...Зачем будить во мне спящего зверя? - Чувство эйфории просто начисто исчезает, появляется только злость, ненависть и желание причинить ему боль.
Улыбаюсь, стираю с губ его поцелуй и смеюсь. - Сделай мне одолжение, не целуй меня больше. Как девчонка, а мне шлюшек хватает, Хенсли. - Разум пытается подсказать еще выход из этой ситуации, оптимальное решение, и я решаюсь: медленно начинаю раздеваться до самых боксеров - пусть холодно и мурашки идут по коже, но я покажу тебе, что не стоит прерывать мое удовольствие, когда оно только что началось. Раздеваюсь медленно, повернувшись к тебе задницей и спокойно говорю, контролируя каждое свое слово. - Не знаю, зачем ты пришел, но сейчас уже можешь проваливать, я устал и хочу прилечь. - Собственно, я даже не смотрю на тебя, забираюсь в кровать и накрываюсь одеялом. Я не знаю, что ты решишь сейчас делать, но отступать больше некуда...Твой ход, Роман, игра началась.

Отредактировано Dane Osborn (2014-08-24 00:56:46)

У меня всегда была проблема, только одна, и такая основная - люди. Они никогда не задерживались рядом, да и я особо не старался. Если кому-то не нравился, то считал это их проблемой, не стремился подружиться и быть паинькой. С Хенсли все было иначе, он притянул меня к себе, как магнит, и с тех пор я больше не хотел оставаться один, тем более – без него. Он был наваждением, цунами, которое сметало все на своем пути, а я просто чувствовал себя более значимым рядом с ним, живым. Эта наша игра в превосходство только подтверждала различие между нами, но и здорово связывала нас воедино, в единое целое. – Только жаль вот чувств я заметил не сразу.
Стоило ли сейчас оправдываться за упущенное время и возможности, когда находишься так близко друг к другу, что от безумного желания прикоснуться медленно и верно сносит крышу, а дыхание сбивается так, что воздух кажется раскаленным до красна. Хотелось бы найти ответы внутри себя, найти нужные слова, чтобы как-то загладить свою вину, но вместо этого получается снова игра, мне сложно усмирить свой характер и вести себя иначе, хоть для тебя мой закидоны давно не новость. Я не думаю сейчас о последствиях, когда раздевшись, укладываюсь в кровать. Напротив, я ожидаю, что ты последуешь за мной. Признание – вот, что нам нужно. Необходимость друг в друге, агония разлуки. И ты, и я – мы должны положить этому оконец, иначе нам не выжить просто, мы разойдемся каждый по своей дороге, и нам останутся лишь воспоминания, которые также причинят нам боль.
Закусив губу, я оборачиваюсь к тебе, замираю. Мои губы просто похожи сейчас на пустыню Сахару, я судорожно облизываю их и останавливаю взгляд на твоем торсе. – Когда ты  успел стать таким мужественным сильным… желанным. – Где-то внизу, в боксах член подрагивает от желания этого тело, в животе сжимается тугой узел, а в горле стоит ком. Я больше не могу играть с тобой, я не должен. - Если собираешься остаться, не зажимай одеяло. – Голова возвращается обратно на подушку, глаза прикрыты. Так хочется знать, что ты не уйдешь, что останешься. Мне это нужно. Происходящее становится больше не игрой на выигрыш, а счастливым проигрышем.: в ком же из нас меньше сволочизма, кто мягче? Кто может признать свои слабости и поддаться им. Кровь стучит в висках, а дыхание все резче, тяжелее и невыносимее. Эта сладкая пытка длится вечность, от тела твоего исходит такой жар и тепло, что не один человек мне никогда бы не смог тебя заменить. – Обещаю. – Я повторяю в такт, даже не осознавая толком, что он обещает. а что обещаю ему я? – Любить, заботиться…остаться.
Я улыбаюсь, пока он не видит, мое естество дрожит, слыша то, во что сам не мог поверить и уж точно не ожидал услышать такое от него. – Только тебе и можно…только тебе и нужно.  Пальцы неумело скользят по его груди, касаются шеи и прижимают к себе, чуть сжимая его волосы. Растворяюсь в этом поцелуем, с радостью на губам и вкусом нежности. – Я больше не хочу без тебя спать… - И в этой фразе целый его мир, его огромное вдохновение.

Дейну кажется, что счастье возможно, даже для такой мрази, как он. И это счастье сейчас находится рядом, обнимает, целует. В сердце заползает обманчивый покой, замещая все остальное, но Озборн был бы сам не собой, если бы позволял себе полностью расслабляться, отдавать себя во власть другого человека. С Романом все должно было быть иначе, ведь этого человека он знает слишком уж давно, даже не беря в учет особо то, что последние четыре года изменили в их жизни слишком многое. - Если это какой-то извращенный сон, я не хочу просыпаться... - Дейн тянет эти слова шепотом, на самом деле опасаясь, что спит из-за обилия лекарств и прочего в крови. Его руки дрожат благоговейным трепетом, а мысли где-то далеко, там на крыше, говорят, целуют, разбивают стены между ними и пытаются найти другой исход тем событиям, которые развели их, как море корабли. Больше всего он желает, чтоб безумный стук сердца прекратился, и в груди не было так больно. Не желает думать, почему оно так сильно болит, ведь Роман сейчас рядом, но шаги по ту сторону комнаты заставляют его болезненно поморщиться и вздрогнуть. Мать ведь обещала, что все будет так, как она хочет, что ни одного Хенсли больше не будет на пути счастья их семьи, того, что от нее осталось. Озборн не придал тому значения, но сейчас это правда пугало. Нет, он не боялся гнева матери, и даже той тьмы, что отчетливо чувствовалась в ней, он боялся, что это затронет Романа, навредит ему, а сейчас, в этот момент времени, в этом отрезке пространства - Хенсли был самым дорогим, что у него есть, единственным нужным ему человеком. Если бы я мог передать чувствами то, что сейчас твориться во мне, ты бы задохнулся, друг мой...
Озборн таращится на дверь, и всеми силами заклинает Еву уйти, только крепче обнимая своего придурка, которого и убить хочется ничуть не меньше. Он не обращает внимание на то, как руки обвивают его шею, смыкаются на ней и сжимают, перекрывают доступ кислороду и не думают даже останавливаться. Озборн беспомощно тянет воздух, колотит руками Хенсли, но тот словно в каком-то магнетическом, одурманенном ступоре - не слышит ничего и не видит, в голове мутнеет, глаза закатываются, а он хрипит из последних сил. - Роман...Роман...отпусти... - Как только он чувствует, что руки больше его не сжимают, он откатывается от Хенсли, наполовину сползая с кровати. Руки его трут шею, глаза смотрят с упреком, почти ничего больше не выражая. Он был не соврал, если бы сказал, что страха нет, зарождается противное чувство, которое опутывает его душу, словно змея, наполняющая ядом все вокруг. Озборн готовится к ответному броску, но слова, разрывающее тишину, все меняют. - О, боже, прости, Дейн! Ты как? - Голубоглазый хотел бы злиться, да не может. Родные руки прижимают к себе ласково, почти невесомо, он снова задыхается, но уже от безумного чувства нежности и тепла, которое побеждает все, делает все вокруг мелочным и нереальным. - Не делай так больше, Хенсли. Я хоть и задница, но тебе с этим потом еще жить. Я же буду плохим привидением и буду появляться всякий раз, как тебе заблагорассудиться воткнуть свой член в какого-нибудь паренька или сучку... - Дейн смеется и тянет Романа к себе, впивается в его губы свирепым поцелуем, стирающим все, что они не договорили, не сказали друг другу, о чем всегда молчали. Руки его гладят спину, он кусает его губы до крови и каждым своим вздохом говорит: "ты только мой". В эти редкие минуты он правда счастлив, и ему плевать, насколько это уязвимо и глупо, что подумает Хенсли. Озборн лишь улыбается, понимая его чувства. - Я ненавидел тебя намного сильнее..., - он смотрит в его глаза и продолжает. В этот раз без утаек и лжи, - ненавидел, потому, что не мог сделать своим. Боялся разбираться в чувствах.. - Озборн укладывает его на лопатки и устраивается рядом, кладет свою светлую голову ему на плечо и заглядывает в глаза, не сдерживая улыбки. - Я не хочу теряться, придурок. Но будущее может быть не таким радужным, как кажется... - Он не знает, что будет дальше, кто встанет против них, что выйдет после этой ночи, но он знает одно наверняка, Роман Хенсли - единственный человек, которого он любит, и которого он обязательно сделает счастливым, чего бы это ему не стоило.